no party with yusupov no cry
30.03.2012 в 09:17
Пишет blind_pilot:безрейтинговый Хузер/Сидни, сопливый ангстовый ангст, 823 слова, одеялко в наличии
для Мокко, с любовью и благодарностью
Раньше было полегче. Раньше по утрам вставало солнце, и одежда хоть иногда была сухой и тёплой, сейчас же ливни шли вторую неделю подряд. Раньше япошки шныряли по мысу, и то и дело приходилось просыпаться от крика часового, но даже тогда, под прицелом, было легче, чем сейчас, в холоде, бездействии и напрасном ожидании.
Никто не знает, сколько им здесь еще торчать. Иногда перед сном Хузер сам себе рассказывает страшные сказки о том, как в один прекрасный день о них просто забудут, а потом море выйдет из берегов, затопит этот остров к чертям собачьим, и их вместе с ним, и они навсегда останутся на дне морском, солдатские неупокоенные души. Иногда Хузеру кажется, что готовиться к самому худшему – самый верный способ не сойти с ума.
Они присматривают друг за другом, как могут. После срыва Гибсона, после того, как Лебек пустил себе пулю в лоб, это становится особенно важно – не дать другому сорваться. Удержать от ссоры, разбудить от кошмара, не оставлять друг друга надолго одних. Переклички по вечерам становятся обычным делом.
- Где Филлипс?
- Наверное, в баре торчит, - смеется Чаклер. Шутка про бар и сухой мартини уже перестала быть смешной, но кроме не смешных шуток, у них ничего не осталось.
Леки кивает и возвращается обратно к своим записям, будто ответ его полностью удовлетворил. А когда Сидни не появляется и через час, Хузер мрачно говорит – «Пойду отолью», и выходит из палатки, и уже через три шага исчезает за пеленой дождя.
- Десять негритят пошли купаться в море, - ни к кому не обращаясь, зачем-то говорит Леки.
Он находит Сидни неподалеку от лагеря, слышит его метров за сто. Японцы по-английски не матерятся, так что Хузер даже не берет в руки винтовку из-за спины, подходит так. Сид остервенело, раз за разом, втыкает в дерево нож, вырывает, втыкает снова, и не замечает Хузера до тех пор, пока тот не зовёт его по имени. Только тогда он умолкает и медленно убирает нож за пояс, но все равно даже не поворачивает головы.
- Сидни? – Хузер повторяет, осторожно, боясь спугнуть.
Дождь усиливается, хотя казалось бы, куда уже сильнее. Хузеру кажется, что следующая капля, упавшая ему на макушку, пробьёт в черепе дыру.
- Пойдём в палатку, Филлипс.
Сидни смотрит куда-то вбок, и отколупывает щепки от излохмаченного ножом дерева. Упрямо мотает головой.
- Не могу. Не могу я больше.
У него срывается дыхание, и Хузер думает – только пожалуйста, мальчик, не плачь. Хузер и сам-то ненамного старше него, да и после Гуадалканала уже язык не повернется назвать кого-то так, «мальчики» остались дома, в уютных и тёплых постельках, но Сидни и вправду едва не плачет, и выглядит таким растерянным, как ребенок, заблудившийся в лесу.
- Хэй...
- Я часы потерял, - он поднимает на Хузера глаза, и тот про себя охает, потому что вот этот пустой, блуждающий взгляд он уже не раз видел, и обычно его обладатели либо умирали, либо сходили с ума, третьего варианта обычно не было, - у них ремешок намок, натирал мне руку, я просто его ослабил, а они...
Он машинально трёт запястье, и Хузер понимает – чёртова грязь, чёртовы часы, они не обувь Леки, их не выловишь, точно пропали с концами, и это не бог весть какая трагедия, конечно, новые выдадут, но Джуниору от этого, похоже, не легче.
- Я не могу больше. Просто пусть это всё уже закончится, как угодно, а. Пусть хоть япошки меня убьют, - Сидни говорит тихо и проглатывает половину слов, - а то фигня какая-то. Еще и дождь этот сраный.
Он стоит перед Хузером бледный, несчастный, и его бьёт мелкая дрожь, и Хузер думает, что меньше всего ожидал срыва от него, от самого младшего и спокойного, и вдруг неожиданно для самого себя говорит – «Всё будет хорошо», и прикусывает кончик языка, потому что не к добру это обычно, как и не к добру говорить перед разведкой «Я вернусь», но что тут еще скажешь?
– Всё обязательно будет хорошо, Сид. Честно. Ну, шшш.
И «Иди сюда» вместо наигранно бодрого «Прекращай, рядовой» среди шума мокрой листвы звучит почти неслышно, а по губам Сидни наверняка читать никто не учил, поэтому Хузер сам делает шаг вперед и обнимает его, кладет руку ему на затылок, прижимает голову к своему плечу. «Всё наладится, Сидни, мы сможем дождаться, пока это закончится, честно», – Хузер продолжает повторять это своё «честно», как волшебное слово (он, со своим простодушным лицом, и так воплощенная честность), и Сидни стоит без движения, бессильно опустив руки, и у Сидни неудобные широкие плечи, но Хузер держит его крепко, просто держит, пока не чувствует, что напряжение отпускает Джуниора, и тот расслабляется и обмякает, утыкаясь носом Хузеру куда-то в шею. Только тогда Хузер мысленно командует «Вольно» и себе.
Они возвращаются в палатку молча и сразу расходятся по койкам. Хузер швыряет ему своё одеяло, и Сидни даже не возражает против такой благотворительности, отключается сразу, согревшись, Хузер слышит, как постепенно выравнивается его дыхание, а вот сам не может заснуть еще долго, и только промучившись добрую половину ночи, понимает, что же не так. Готовиться к худшему больше не срабатывает. Банальное «всё будет хорошо» на самом деле помогло бы ему самому гораздо больше.
URL записидля Мокко, с любовью и благодарностью
Раньше было полегче. Раньше по утрам вставало солнце, и одежда хоть иногда была сухой и тёплой, сейчас же ливни шли вторую неделю подряд. Раньше япошки шныряли по мысу, и то и дело приходилось просыпаться от крика часового, но даже тогда, под прицелом, было легче, чем сейчас, в холоде, бездействии и напрасном ожидании.Никто не знает, сколько им здесь еще торчать. Иногда перед сном Хузер сам себе рассказывает страшные сказки о том, как в один прекрасный день о них просто забудут, а потом море выйдет из берегов, затопит этот остров к чертям собачьим, и их вместе с ним, и они навсегда останутся на дне морском, солдатские неупокоенные души. Иногда Хузеру кажется, что готовиться к самому худшему – самый верный способ не сойти с ума.
Они присматривают друг за другом, как могут. После срыва Гибсона, после того, как Лебек пустил себе пулю в лоб, это становится особенно важно – не дать другому сорваться. Удержать от ссоры, разбудить от кошмара, не оставлять друг друга надолго одних. Переклички по вечерам становятся обычным делом.
- Где Филлипс?
- Наверное, в баре торчит, - смеется Чаклер. Шутка про бар и сухой мартини уже перестала быть смешной, но кроме не смешных шуток, у них ничего не осталось.
Леки кивает и возвращается обратно к своим записям, будто ответ его полностью удовлетворил. А когда Сидни не появляется и через час, Хузер мрачно говорит – «Пойду отолью», и выходит из палатки, и уже через три шага исчезает за пеленой дождя.
- Десять негритят пошли купаться в море, - ни к кому не обращаясь, зачем-то говорит Леки.
Он находит Сидни неподалеку от лагеря, слышит его метров за сто. Японцы по-английски не матерятся, так что Хузер даже не берет в руки винтовку из-за спины, подходит так. Сид остервенело, раз за разом, втыкает в дерево нож, вырывает, втыкает снова, и не замечает Хузера до тех пор, пока тот не зовёт его по имени. Только тогда он умолкает и медленно убирает нож за пояс, но все равно даже не поворачивает головы.
- Сидни? – Хузер повторяет, осторожно, боясь спугнуть.
Дождь усиливается, хотя казалось бы, куда уже сильнее. Хузеру кажется, что следующая капля, упавшая ему на макушку, пробьёт в черепе дыру.
- Пойдём в палатку, Филлипс.
Сидни смотрит куда-то вбок, и отколупывает щепки от излохмаченного ножом дерева. Упрямо мотает головой.
- Не могу. Не могу я больше.
У него срывается дыхание, и Хузер думает – только пожалуйста, мальчик, не плачь. Хузер и сам-то ненамного старше него, да и после Гуадалканала уже язык не повернется назвать кого-то так, «мальчики» остались дома, в уютных и тёплых постельках, но Сидни и вправду едва не плачет, и выглядит таким растерянным, как ребенок, заблудившийся в лесу.
- Хэй...
- Я часы потерял, - он поднимает на Хузера глаза, и тот про себя охает, потому что вот этот пустой, блуждающий взгляд он уже не раз видел, и обычно его обладатели либо умирали, либо сходили с ума, третьего варианта обычно не было, - у них ремешок намок, натирал мне руку, я просто его ослабил, а они...
Он машинально трёт запястье, и Хузер понимает – чёртова грязь, чёртовы часы, они не обувь Леки, их не выловишь, точно пропали с концами, и это не бог весть какая трагедия, конечно, новые выдадут, но Джуниору от этого, похоже, не легче.
- Я не могу больше. Просто пусть это всё уже закончится, как угодно, а. Пусть хоть япошки меня убьют, - Сидни говорит тихо и проглатывает половину слов, - а то фигня какая-то. Еще и дождь этот сраный.
Он стоит перед Хузером бледный, несчастный, и его бьёт мелкая дрожь, и Хузер думает, что меньше всего ожидал срыва от него, от самого младшего и спокойного, и вдруг неожиданно для самого себя говорит – «Всё будет хорошо», и прикусывает кончик языка, потому что не к добру это обычно, как и не к добру говорить перед разведкой «Я вернусь», но что тут еще скажешь?
– Всё обязательно будет хорошо, Сид. Честно. Ну, шшш.
И «Иди сюда» вместо наигранно бодрого «Прекращай, рядовой» среди шума мокрой листвы звучит почти неслышно, а по губам Сидни наверняка читать никто не учил, поэтому Хузер сам делает шаг вперед и обнимает его, кладет руку ему на затылок, прижимает голову к своему плечу. «Всё наладится, Сидни, мы сможем дождаться, пока это закончится, честно», – Хузер продолжает повторять это своё «честно», как волшебное слово (он, со своим простодушным лицом, и так воплощенная честность), и Сидни стоит без движения, бессильно опустив руки, и у Сидни неудобные широкие плечи, но Хузер держит его крепко, просто держит, пока не чувствует, что напряжение отпускает Джуниора, и тот расслабляется и обмякает, утыкаясь носом Хузеру куда-то в шею. Только тогда Хузер мысленно командует «Вольно» и себе.
Они возвращаются в палатку молча и сразу расходятся по койкам. Хузер швыряет ему своё одеяло, и Сидни даже не возражает против такой благотворительности, отключается сразу, согревшись, Хузер слышит, как постепенно выравнивается его дыхание, а вот сам не может заснуть еще долго, и только промучившись добрую половину ночи, понимает, что же не так. Готовиться к худшему больше не срабатывает. Банальное «всё будет хорошо» на самом деле помогло бы ему самому гораздо больше.
я не знаю, чем я заслужила сие великолепие
но оно прекрасно
много любви и слез
@темы: Pacific, And the oscar goes to...